Мультикультурализм для Европы: вызов иммиграции
Мультикультурализм для Европы: вызов иммиграции
Виктор Котельников
Проблема организации диалога разных культурных традиций в национальных рамках стоит сегодня не только перед странами, которые изначально делали ставку на приток иммигрантов из разных частей света, но и перед Старым Светом, поскольку этно-культурный состав современных национальных государств с каждым днем практически повсеместно утрачивает свою однородность. В этих условиях и становится актуальной идеология плюрализма культур внутри одного государства или мультикультурализма. Вероятно, можно спорить о том, насколько удачен данный термин для обозначения единого культурного пространства внутри современного национального государства, но для западной политической мысли последних двух десятилетий он давно стал не только устоявшимся, но и «работающим» понятием.
Мультикультурализм предлагает мирное сосуществование различных культур в одной стране. Мультикультурализм — это концепция, которая предлагает признать, что все культуры равны и имеют одинаковое право на жизнь. Мультикультурализм предлагает интеграцию (объединение) культур без их ассимиляции (слияния). Ассимиляция, как стратегия по отношению к пришлым (иммигрантским) культурам, использовавшаяся на протяжения прошлого века многими европейскими странами, в большинстве случаев себя не оправдала. Ксенофобия, фанатизм, фундаментализм, радикализм, экстремизм, терроризм — вот лишь некоторые побочные результаты попыток проводить подобную стратегию в полиэтничной среде.
Таким образом, в основе политики мультикультурализма лежат три принципа:
признание государством культурного плюрализма как важнейшей характеристики гражданского общества
устранение препятствий, мешающих социализации маргинальных культурных групп
поддержка воспроизводства и развития разных культур.
Если в основе традиционной западноевропейской либеральной идеологии лежала идея защиты равных прав индивидов-граждан, то мультикультурализм, делая шаг вперед, распространяет это право на коллекктивных индивидов — представителей тех или иных культур. Поэтому в некотором смысле мультикультурализм — это демократия или равноправие культурных ценностей в условиях глобализации.
У мультикультурализма есть своя мораль под названием толерантность, то есть терпимость. Но эта нравственность исходит не от души, скорее от рассудка. В общезначимом контексте мультикультурализм поднимает проблему взаимодействия культуры большинства и культуры привносимой извне (проблема иммигрантов и меньшинств), проблему комплексных коллективных идентичностей, проблему культурной толерантности и культурного диалога в контексте глобализации. И на все эти проблемы он предлагает вполне рациональные решения. Быть терпимым ко всем культурным традициям взаимовыгодно, утверждают теоретики мультикультурализма.
Уже стало традицией в отечественных и зарубежных академических и политических кругах отождествлять глобализацию с американизацией. Именно под лозунгами противостояния американской культуре выходят на демонстрации современные антиглобалисты в Европе и во всем мире. Так вот именно мультикультурализм предлагает версию глобализации без американского лидерства, без доминирования американской масс культуры. Вот что по этому поводу говорит бывший Генеральный секретарь ООН, а в настоящее время генеральный секретарь Международной организации Франкофонии Бутрос Гали: «Мы не перестаем говорить о глобализации. Это действительно реальность. Глобализируются экономика, финансы, коммуникации. Мир сталкивается с проблемами, принявшими глобальные масштабы, в сфере экологии, организованной преступности, борется с глобальными эпидемиями. Чего нам не хватает — это глобализации демократии, ее распространения на международные отношения. А наилучший способ добиться этого — поддержание культурного разнообразия, я называю это мультикультурой».[1]
В контексте охвативших весь мир процессов глобализации иммиграция, а вместе с ней и резко интенсифицировавшийся диалог культур, стали вполне обыденным явлением. Ежегодно в страны ЕС через различные нелегальные каналы въезжают порядка полумиллиона мигрантов, не считая еще 400 000 человек в год, которые официально ищут убежища на европейском континенте.
Иммиграция — основной двигатель мультикультурализма и глобализации. А эти последние в свою очередь — две стороны одной медали — постсовременной истории, обесценивающей и саму культуру, делающей ее предметом экономических отношений, неумолимой логики рынка труда и капиталов. «Иммиграция, — пишет итальянский исследователь Кристиано Коданьоне, — находится на перекрестке двух весьма различных политических семантик: основанной на экономических или функциональных проблемах и основанной на культуре, самобытности и традиции»[2].
Именно эти аспекты иммиграционных процессов и представляют наибольший интерес с точки зрения мультикультурализма.
Мультикультурная модель государственности основана на идее о том, что культурные различия внутри общества вполне в норме вещей. Иммигранты здесь являются полноправными пользователями системы образования, участниками рынка труда и жилья, а также полноправными участниками демократического процесса принятия решений. Для этой модели приоритетной задачей является достижение равенства перед законом и ради достижения этой цели практически все средства хороши. Во многом это обеспечивается с помощью несложных законов о гражданстве, но государства, придерживающиеся этой модели, могут и непосредственно уравнивать приезжих иностранцев и местное население в политических и гражданских правах.
Остановимся далее на особенностях мультикультурализма в ряде стран Европы. Во Франции уверенность коренного населения в ассимиляционном потенциале собственной культуры оставалась незыблемой до 70-х годов прошлого века, когда резко начал меняться состав эмигрантов, прибывавших в эту страну. До этого большинство эмигрантов приезжало во Францию из соседних стран, таких как Италия, Испания, Португалия и для них не составляло серьезной проблемы найти место на рынке труда. Этого, однако, нельзя сказать об иммигрантах из Северной Африки (Алжира, Туниса, Марокко) и Турции, которые в 50-ые годы прошлого века начинают «завоевывать» французский рынок труда. Нефтяной кризис сделал многих из них безработными в первую очередь, поскольку именно они представляли ту неквалифицированную рабочую силу, что пострадала в ходе этого кризиса. В июле 1974 г. в связи с замедлением темпов экономического роста правительство официально объявило о прекращении приема иммигрантов, за исключением случаев предоставления политического убежища и воссоединения семей. С этого момента, по данным Национального иммиграционного бюро, преобразованного в 1987 г. в Бюро международной миграции, именно процесс воссоединения семей становится основным источником притока иммигрантов.
Основной проблемой, связанной с иммигрантами во Франции, всегда был ислам. В отличие от иммигрантов из южной Европы, которые как и французы — католики, иммигранты, исповедующие ислам, так и не смогли органично влиться во французский культурный «мейнстрим». Не имея возможности ассимилировать этих выходцев из исламского мира, республиканская модель впервые потерпела серьезное фиаско, подорвав веру французов в способность их культуры «переваривать» все «инородное».
Желание французов полностью ассимилировать мусульманское население своей страны никоим образом не совпадало со стремлением последних жить по своим религиозным установлениям и придерживаться собственного мировоззрения. Несколько последних десятилетий эти разнонаправленные намерения определяли характер национальной дискуссии по мультикультурализму во Франции.
Недовольство иммигрантов во Франции имеет массу формальных и вполне актуальных причин: самое главное состоит в том, что в иммигрантской среде уровень безработицы чрезвычайно велик и достигает 30%. Но, кроме того, район расселения иммигрантов во Франции — далекие пригороды, французские власти препятствуют мусульманским девушкам ходить в школы с покрытым лицом и т.д. В конце 80-х годов три мусульманские девушки отказались ходить во французскую школу с непокрытой головой, ссылаясь при этом на религиозную традицию. Этот случай вызвал во Франции общественную дискуссию, которая стала началом продолжительного и до сих пор не завершившегося противостояния двух идеологий во французской политике: той, что выступает за ассимиляцию иммигрантов и этнических меньшинств и той, что отстаивает их право быть «другими». Французское правительство реагировало на случаи, подобные тому, что произошел с мусульманскими школьницами по-разному, в зависимости от ситуации. Так, в том конкретном случае министр образования пошел девушкам на уступки.
Этот конфликт обнаружил то, что во Франции проблема культурных различий преимущественно связывается с религией (прежде всего исламом), которая противопоставляется секуляристской республиканской традиции и республиканской школе в частности. Некоторые из защитников республиканской традиции указывали между тем на тот факт, что отказ правительства поддерживать мусульман в подобной борьбе за религиозную традицию и символику играет на руку французскому Национальному Фронту и другим радикальным националистам, которые основывают свои кампании против иммигрантов и меньшинств на идее защиты французской культуры. Мнение о том, что поддержка этнокультурных и религиозных различий во Франции реакционна, было высказано историком Михаэлем Виноком. Он обсуждает два возможных сценария: «или в противоположность нашим традициям мы допустим образование религиозных сообществ, живущих по своим собственным правилам как государство в государстве, со своими особыми законами, обычаями и, значит, мы способствуем сегрегации во имя «различий». Или, верные своей истории, мы полагаем, что мусульмане могут, если они того хотят, стать французскими гражданами. В этом случае их религия, религия меньшинства пойдет на те уступки, которые в прошлом должен был сделать католицизм»[3].
Обсуждая французскую политику 90-ых годов в отношении культурных различий, А. Харгривс обозначает дилемму, перед которой стояло французское правительство как необходимость выбора между политикой плюрализма и политикой исключения. По его мнению, выбор был сделан в пользу золотой середины. Эта золотая середина — политика, которая проводилась с середины 80-ых годов и заключалась «в принятии культурных различий при условии, что сами меньшинства ограничивают эти различия рамками доминирующих культурных норм».[4]
Большую часть послевоенных иммигрантов в Англии составили негры Центральной Америки и индийцы. Здесь иммиграция стала наиболее заметным последствием колониализма, поэтому проблемы иммиграции здесь всегда были тесно связаны с проблемами расизма. Англия всегда придерживалась жесткой иммиграционной политики. В русле этой политики национальным меньшинствам не предоставлялось широких прав, но все они рассматривались как члены мультикультурного общества, основанного на взаимной толерантности. Как следствие — в Англии сильно развито этническое самоопределение иммигрантов.
После Второй мировой войны около 800 млн. человек, родившихся за пределами Англии на территории, составлявшей 25% от всего земного шара, могли претендовать на британское подданство с сопутствующим правом переселяться на Северный Альбион. Переход от феодально-династического принципа «верности короне» к национальному принципу территориального гражданства было насущным требованием политической модернизации, но новый принцип по определению не охватывал большую часть бывших «верноподданных». Разделение послевоенной Англии на «своих» и «чужих» было сугубо расистским, поскольку колониальный центр был «белым», а периферия «цветной». Но с тех пор вся проблематика мультикультурализма в Англии несла в себе этот расистский оттенок. Английская политическая элита не торопилась переходить от принципа династического подданства к национальному гражданству, однако Британский Национальный Акт этот переход оформил окончательно.[5]
Процесс перехода от имперской модели к этно-национальной, где членство определялось происхождением, сопровождался постепенным исключением «цветной» периферии из сферы английских национальных интересов. Британский Национальный Акт 1948 г. подтверждал единое гражданство для Англии и ее бывших колоний с правом переселения и работы на Северном Альбионе. Отсутствие национализма в центре в это время противопоставлялось его расцвету на периферии — в постколониальном мире.
Сегодня ситуация в корне изменилась. Один из исследователей проблемы, Хуго Янг с явной тревогой обращает внимание англичан на то, что если в 1960–70-ые годы велась дискуссия о том, как обеспечить жильем, работой и образованием многочисленных иммигрантов, прибывающих с Ямайки, из Пакистана и Индии, как сделать из них полноценных граждан, то сегодня важнейший вопрос: хотят ли все эти многочисленные иммигранты становиться полноценными гражданами?[6].
Свою статью он завершает неутешительным выводом: «либерализм предан теми людьми, что ставят комфорт иммигрантских меньшинств выше неизменных гражданских ценностей Англии: демократии, взаимной терпимости, свободы и верховенство закона».
Таким образом, если ранее потенциальную угрозу, исходящую от иммигрантов видели лишь в том, что они лишают коренное население рабочих мест, то теперь, по мнению многих исследователей, иммигрантский мультикультурализм угрожает либеральным ценностям западных демократий.
Германия в своих отношениях с иммигрантами всегда делала ставку на экономическую политику. После нефтяного кризиса 70-ых годов многие иммигранты вернулись на родину в результате специальной ремиграционной политики, когда правительство создавало финансовую заинтересованность в этом (что, впрочем, не относилось к беженцам). Иммигранты с большим трудом добивались здесь получения гражданства, поскольку оно рассматривалось как награда за осуществленную интеграцию в немецкое общество, фактически ассимиляцию. Во многом именно благодаря такой политике уровень безработицы среди немецких иммигрантов относительно низок. Немецкое правительство поставило их перед простой дилеммой: либо ты устраиваешься на работу, пусть грязную, опасную и низкооплачиваемую, либо ты покидаешь страну.
По проблеме культурных различий немецкое правительство имеет столь же непреклонную позицию: Германия должна быть немецкой, а не мультикультурной. Ислам здесь не признан в той мере, в какой признаны «родные» для Германии католицизм и протестантизм. Представителей последних конституция наделяет особым влиянием во многих сферах общественной жизни: они освобождены от налогов, имеют доступ к СМИ, имеют свои школы и т.д. Мусульмане лишены всего этого на том основании, что они не желают обзаводиться институциональной структурой наподобие западных церквей. Для религии, которая традиционно отвергает любые формы иерархии, это требование невыполнимо. Оно же стало основной причиной недовольства немецких мусульман, прежде всего турецкого происхождения.
Модель, которая получила развитие в Германии, не позволяла получить гражданство иммигрантам в третьем поколении (внукам иммигрантов) турецкого происхождения, чьим родным языком стал немецкий. Между тем немцы из бывшего СССР, которые никогда не были в Германии и едва ли говорили по-немецки, в одночасье получали гражданство. Германия всегда была иммигрантской страной, хотя немецкое правительство далеко не всегда признавало этот факт. Подобная позиция создавала почву для нео-нацистских и других расистских акций, лишь усугубляя проблему.
И все же, правительство, пришедшее к власти в 1998 г., оставаясь верным этому закону, стало проводить политику, более разумную по отношению к иммигрантам. Немецкое гражданство стало более доступным, в особенности для детей иммигрантов. Вплоть до 1998 г. правительство либералов отказывалось признать за Германией статус иммигрантской страны. Но когда это революционное признание произошло, даже оппозиционные партии в парламенте поддержали новый принцип гражданства. Это не значит, что Германия станет принимать больше иммигрантов, но потребности рынка труда будут более четко согласовываться с потребностями приезжающих на работу в Германию профессионалов.
После нефтяного кризиса правительство Нидерландов решило, что чем меньше иммигрантов, тем лучше для страны. В то же время, всячески поощряя тех, кто решил вернуться на родину, оно способствовало интеграции тех, кто решил остаться (не препятствуя переселению и их семей). Иммиграционная политика напоминала здесь французскую: принятие в гражданство после пяти лет легального проживания в стране было стимулом для активного участия во всех сферах общественной жизни. Однако в отличие от Франции, культурные различия здесь всячески приветствовались и процветали. Сегодня голландское правительство официально признает, что страна стала мультикультурной. В Нидерландах получила развитие так называемая консоциативная форма демократии: при интеграции меньшинств им позволяется сохранять свою культурную самодостаточность, однако в парламенте при этом принимаются решения, равнозначные для всех.
Процесс принятия решений здесь всегда сводился к поиску компромисса, поскольку ни одна из партий, представляющих то или иное меньшинство (римских католиков, либеральных и консервативных протестантов, социал-демократов и либералов) не была достаточно велика для того, чтобы диктовать свою волю другим. Государство никогда не могло оказать здесь приоритетной поддержки тому или иному меньшинству: в этом отношении соблюдалось абсолютное равенство. Уже в первой половине 20-го века католики и протестанты опекали равное количество школ и больниц. Позже по этому же принципу было поделено эфирное время на государственных теле- и радиокомпаниях. Несмотря на то, что культурные различия среди коренного населения со временем потеряли всякую значимость (особенно в сфере политики), они не утратили своей актуальности в иммигрантской среде. Не утратили они ее и для голландского правительства. Как следствие — в Нидерландах сегодня большое количество исламских и индусских школ и СМИ, содержащихся на государственные средства. Ни во Франции, ни в Германии такая ситуация невозможна.
Как и везде в Европе экономические потребности Швеции обусловили приток в страну иностранных иммигрантов, причем, прежде всего, финского происхождения. Швеция также принимала большой поток беженцев, преимущественно из бывшей Югославии. Так, в 1993 г. сюда прибыло около 59 тыс. переселенцев, из которых две трети составили именно беженцы, тогда как одна треть — родственники уже обосновавшихся здесь иммигрантов. Более половины из этих переселенцев составляли выходцы из других скандинавских стран, а около 40% — из стран за пределами Европы.
Количество тех, кто прибыл в Швецию в поисках убежища, достигло пика в 1992 г. и составило 84 тыс. человек. После этого были установлены визовые и административные ограничения, которые резко сократили приток переселенцев в страну. Въезд для выходцев из бывшей Югославии, а также из Африки и Азии стал после этого труднодоступным. В 1993 г. население иностранного происхождения составило 863 тыс. (9.9 %) населения.
Финское меньшинство стало той первопричиной, что вынудило шведское правительство отказаться от политики ассимиляции в пользу мультикультурализма. Возможность свободно переселяться в Швецию с семьями, обеспеченное Скандинавским культурным договором (Nordicculturaltreaty), а также право на получение образования давало им хорошую основу для отстаивания и других своих прав. Сразу после того как эти права были им гарантированы, того же потребовали и другие меньшинства, апеллируя к социальной справедливости. Признание недостатков политики ассимиляции стало другим поводом для шведского государства благосостояния распространить доступ к своим благам на всех иммигрантов в рамках новой стратегии мультикультурализма.
Утверждение мультикультурализма в Швеции в 1975 г. в качестве официальной политической стратегии основывалось на трех принципах: «равенства», «свободы выбора» и «партнерства». Т. Хаммер раскрывает их суть следующим образом: равенство предполагает отношение к иммигрантам на основе тех жизненных стандартов, что определяют государственную политику и в отношении к остальному населению страны. Свобода выбора предполагает возможность как сохранять свою культурную идентичность, так и воспринимать шведскую, отдавая предпочтение любой из них. И, наконец, партнерство предполагает, что отношения меньшинств с коренным населением страны строятся на взаимовыгодной основе[7].
Однако нельзя не учитывать, что и в Швеции политика мультикультурализма вынуждена отстаивать свои преимущества на фоне конкуренции за рабочие места, ужесточения налоговой политики, а также на фоне неизжитого до конца расизма и ксенофобии. И, тем не менее, равенство, партнерство и свобода выбора стали не просто лозунгом, а реальными политическими целями шведского мультикультурализма (нельзя не заметить сходство этой триады с известным лозунгом Французской революции: «Свобода, равенство и братство» (“Liberte, Egalite, Fraternite”)).
Разумеется, шведский мультикультурализм имел серьезную социально-политическую основу для своего развития — так называемый шведский социализм или общество благосостояния. Это общество, которое в своих «основных структурах придерживается свободы возможностей»[8]. Мультикультурное общество, таким образом, представляет собой такое общество, которое способно сочетать равенство возможностей с культурными различиями. Это либеральное общество, которое, преодолев социальную несправедливость капитализма, способно преодолеть и несправедливость, основанную на расизме. Однако не стоит при этом забывать, что это все же идеал, часто очень далекий от практики.
Важно отметить, что мультикультурализм в тех странах, где он стал официальной культурно-политической линией, добивается определенного результата именно как стратегия, а не благодаря каким-то краткосрочным программам. Успеха он добивается благодаря целому комплексу программ и проектов в разных сферах общественной жизни.
В Швеции, как и в странах с более глубокой историей развития мультикультурализма, таких как Канада и Австралия, ключевыми направлениями мультикультурной стратегии стали языковая и образовательная политика. И та, и другая направлены на то, чтобы дети иммигрантов могли изучать как гражданский язык страны их прибывания, так и их родной язык (страны происхождения их предков). Такая политика отличается, с одной стороны, от ассимиляции, которая предполагает протекционизм общегражданского языка, а, с другой стороны, от политики изоляционизма, которая, предоставляя возможности изучать родной язык, не заботится о языке общегражданском.
Все мультикультурные страны развивают педагогические практики, облегчающие изучение гражданского языка как второго и детьми, и взрослыми. Но и миноритарные языки поддерживаются здесь не столько ради сохранения культурных традиций меньшинств, сколько для их коммуникативного вовлечения в общественную жизнь страны. Именно для этого многие теле и радио программы ведутся как на гражданском, так и на миноритарных языках.
Но никакие языковые программы и курсы сами по себе не могут обеспечить это вовлечение. Необходимы институциональные изменения, которые ставят акцент не на механизмах функционирования той или иной социальной системы, а на потребностях индивидов, которым эта система служит. Целью этих изменений должно быть достижение более явственной социальной справедливости. Именно на этой цели и ставят акцент в тех странах, где мультикультурализм стал традицией и где подчеркивается, что создание параллельных культурных институтов (для меньшинств и для коренного населения) не решает, а только усугубляет проблему межкультурной коммуникации.
Важным моментом в преодолении социальной несправедливости является достижение равноправия в отношении трудоустройства. Австралия и Канада очень давно имеют антидискриминационные законы в этой области. В 1994 г. подобные законы были приняты и в Швеции. Жилищный вопрос и политика в этой области являются еще одним важным параметром мультикультурной стратегии. Швеции, например, удалось избежать образования компактных и густонаселенных районов проживания этнических меньшинств, которые можно обнаружить по всей Европе.
Как показывает опыт этой страны (как и канадский, и австралийский опыт) мультикультурализм был выбран здесь в качестве культурно-политической стратегии, после того как другие методы управления культурными различиями не оправдали себя или не удовлетворяли интересам какой-либо из сторон. Именно с вопроса о представительстве интересов меньшинств и начиналось введение в жизнь этой стратегии. Так, в 1976 г. Швеция предоставила право голосовать на местных выборах иностранным гражданам и установила программы консультаций с представителями этнических групп. Таким образом, мультикультурализм в Швеции относится к культурным различиям не как к самоценности, которую надо сохранить любой ценой, но как к реальности, которую нельзя избежать, но которая, тем не менее, не является чем-то противостоящим идее социального корпоративизма и интеграции.
В целом интеграционная политика имеет много общего во всех европейских странах. Система образования и рынок труда, как правило, везде являются основными сферами приложения этой политики. Как видно из обсуждавшихся примеров, несходство проявляется в отношении к культурным различиям внутри страны: с одной стороны — Франция и Германия, Нидерланды и Швеция — с другой.
С точки зрения мультикультурализма, важно не только то, какую иммиграционную политику проводит та или иная страна, но и то, как эти проблемы отражены в общественной дискуссии, и какую официальную позицию по этой проблеме высказывает правительство. Здесь наиболее характерен пример Германии. Лишь совсем недавно эта страна была официально признана иммиграционной, несмотря на то, что количество иммигрантов в последние годы вовсе не возросло. Разумеется, от того приветствуются переселенцы или отвергаются, зависит и уровень мультикультурности той или иной страны. При этом культурное разнообразие само по себе еще ни о чем не свидетельствует.
Несмотря на это, именно в Германии иммигранты лучше всего интегрированы в систему разделения труда, а в Нидерландах в этом плане, напротив, ощущаются серьезные проблемы. Несоответствие предложения и потребностей на рынке труда здесь, как и в целом в Европе, объясняется стремительным изменением структуры этого рынка за последние десятилетия: многие трудоемкие сферы производства, в которых иммигранты имели наибольшую возможность трудоустроиться, просто исчезли. В сфере услуг потребности рынка труда, напротив, возрастают с каждым днем, но здесь требуется высокий профессионализм и отличное знание языка, т.е. то, чем иммигранты далеко не всегда обладают в полной мере.
Пример Германии и Нидерландов иллюстрирует противоречие между краткосрочными экономическими и долгосрочными социо-культурными последствиями разных иммиграционных стратегий. В Германии, где оседают лишь те иммигранты, что смогли найти себе работу, конфликты и насилие на этнической почве далеко не редкость. В Нидерландах же, предоставляющих гражданский статус независимо от каких-либо экономических параметров, такие конфликты большая редкость. Таким образом, политика исключения (Германия), противоположная политики вовлечения (Нидерланды), принося краткосрочные экономические выгоды, в долгосрочном плане может серьезно подрывать социо-культурное единство нации.
Несомненно, актуализация и развитие культурных различий обогащает общество (если относиться к разнообразию как к богатству), но нельзя не видеть и возможных отрицательных последствий этой политики, а именно того, что она способствует развитию идентификации, основанной на противопоставлении «мы — они». Сам по себе мультикультурализм не дает гарантии того, что в подобном обществе будет достигнута абсолютная толерантность, напротив, он закладывает основу для нетерпимости именно там, где проводится целевая политика по достижению толерантности. В Европе, где исторически очень сильная национальная идентификация, внутренние культурные различия воспринимаются большинством если не негативно, то по крайней мере скептически. Низкий социально-экономический и политический статус этнических иммигрантов в целом по Европе — лучшее тому подтверждение.
Два основных маркера, указывающих на принадлежность к меньшинствам в Европе, — это внешность (расовая принадлежность) и религия. Условно говоря, темная кожа и исповедание ислама (что так же визуально определяется по манере поведения, одежде и т.д.). Там, где правительства выделяют средства на строительство мечетей и мусульманских школ, на социальную поддержку меньшинств, как это делается в странах Бенилюкса, можно говорить о том, что с одной стороны, проводится политика мультикультурализма, с другой — финансируется и фиксируется культурная «инаковость», отличие этих меньшинств от большинства. Характерно, что в этой политике религия отождествляется с культурой, что само по себе довольно сомнительно. Ислам всегда воспринимался и будет восприниматься в Европе как «другая» культура, что исторически сложилось еще во времена Крестовых походов. В результате мы становимся свидетелями злой иронии мультикультурализма, когда толерантность на уровне правительственной политики ведет к нетерпимости большинства населения к исламу в Европе.
Что касается самих иммигрантов, то их религиозность обычно усиливается именно после переселения. Наиболее ярко это проявляется среди иммигрантов турецкого происхождения, которые, переселившись в Европу, обращаются к религии как источнику групповой идентификации. Подобное усиление групповой идентификации, как правило, результат ксенофобии принимающей стороны. Потеря социального статуса и враждебность большинства компенсируется теми формами идентификации, что на родине были не столь актуальны, а то и просто не нужны. Когда религиозные организации поддерживаются принимающей стороной, этот процесс только усиливается. Важно также и то, что ислам часто отождествляется с фундаментализмом. Несмотря на то, что подобная связь далека от действительности, поддержка мусульманских организаций правительствами европейских стран в этом контексте далеко не способствует установлению толерантности. Теократические государства, такие как Саудовская Аравия, Ливия и Иран, которые финансируют фундаменталистские движения в мусульманских странах, всячески способствуют утверждению ислама и в Европе, а это не может вызывать у европейцев вполне справедливого опасения[9].
Мультикультурализм как многостороннее последствие иммиграционных процессов спровоцировал в Европе консервативную реакцию. Так, например испанский премьер-министр Азнар видит в нем настоящую угрозу для всей Европы. “Мультикультурализм раскалывает общество” — утверждает он[10]. В оправдание более жесткой иммиграционной политики он приводит следующий аргумент: “страна все равно что дом: он вмещает ограниченное количество людей, он не безграничен.” Впрочем, он тут же предостерегает и от популизма в стиле Ле Пена, но сам факт его появления на французской политической арене расценивает как свидетельство того, что проблема мультикультурализма стоит очень остро перед всей Европой.
Чувство недоумения и неприязни вызывают у европейцев их иностранные сограждане, а тот довод, что иммиграция — одно из важнейших средств решения сложных технолого-экономических проблем в Европе, убедителен не для многих. Например, Германия, как и США, нанимает иностранных специалистов в области компьютерных технологий, но в отличие от американцев, немцы никак не используют аргумент экономической необходимости в защиту собственных иммигрантов. Несомненно, иммигранты могут сделать и делают большой вклад в разнообразие национальной кухни или в победу национальной сборной на чемпионате мира по футболу, однако в европейском массовом сознании иммиграция не ассоциируется ни с предпринимательским, ни со спортивным успехом, но с беспорядком, нищетой и преступностью.
В европейском общественном сознании стало принятым связывать рост преступности именно с наплывом иммигрантов. Это, а также боязнь исламского фундаментализма, привели к тому, что в последнее время все большей поддержкой у европейцев пользуются позиции крайне правых политических сил и популистов, которые в свои программные документы вносят пункт “Европа — для европейцев”. Эти партии получают нарастающую поддержку избирателей на выборах различных уровней.
Для большинства европейцев вопрос о том, какой вклад делают иммигранты — позитивный или негативный — вообще не стоит. Для них очевидно одно: этот вклад изменяет привычное для них общество. А многие европейцы не желают, чтобы общество, в котором они живут, изменялось. Они скорее согласятся с идеей «крепости Европы», чем признают необходимость иммиграции и мультикультурализма, утверждающего чуждые европейскому самосознанию религии и традиции. Поддержка Ле Пена во Франции, Джорджа Нейдера в Австрии или Пима Фортейна в Голландии говорит именно об этом. Для многих, — если не для большинства, — европейцев чрезвычайно трудно расстаться с представлением о своих странах, как этнически, культурно, религиозно и т.д. однородных. Тем не менее, представления далеко не всегда соответствуют реальности. Между тем, не стоит забывать, что еще один серьезный аргумент в пользу иммиграции, а значит и мультикультурализма состоит в том, что, принимая у себя иностранцев, многие европейские страны стремятся таким образом противостоять естественной убыли своего населения. В этой связи об иммиграции часто говорят как о средстве борьбы со старением нации.
Каждая страна характеризуется своими собственными способами интегрирования населения, вытекающими из ее политических традиций. Наряду с этим политика предоставления убежища и приема иммигрантов приобретает общий для всех стран Европейского Сообщества характер. Шенгенские соглашения (1985 и 1990 годов) уже привели к согласованию странами-участницами условий выдачи краткосрочных виз. Амстердамский договор 1997 года (статья 73 К) предусматривает, что Совет Европы определяет иммиграционную политику в двух областях: условия въезда и пребывания (выдача странами-участницами виз и видов на жительство, в том числе и в случаях воссоединения семей), с одной стороны, и в отношении незаконной иммиграции и незаконного пребывания — с другой. В перспективе (долгосрочной) такие решения будут приниматься большинством голосов стран-участниц. Тем не менее, государства-члены сохранят возможность самостоятельно определять собственные методы формирования гражданского общества в своих странах.
Проблема мультикультурализма постепенно превращается в общеевропейскую проблему. Сегодня, когда политика в области иммиграции и интеграции переходит в сферу компетенции европейских органов власти и регулируется уже общеевропейскими договорами, в которых устанавливаются рамки для действий государств — членов Европейского союза, это становится все более очевидным. Проблема иммиграции попадает в один ряд с аналогичными общеевропейскими проблемами, такими как перестройка экономики, кризис в сфере занятости, городская сегрегация, маргинализация работников низкой квалификации, необходимость пересмотра системы образования, проявления расизма и т. д. На все эти проблемы мультикультурализм предлагает свое, пусть не бесспорное решение. Сможет ли оно стать общеевропейским ответом на вызовы времени — покажет будущее.
Литература:
[1]Глобальный — не значит одноцветный. Современный мир нуждается в сохранении языкового и культурного плюрализма // «Новое Время», 2001, №5, с. 26.
[2]Коданьоне К. Миграционная политика как планирование наугад. Иммиграционная политика западных стран: альтернативы для России. М.: Гендальф, 2002, с.21-22.
[3]Silverman M. Deconstructing the Nation: Immigration, Racism and Citizenship in Modern France. London, 1992.
[4]Hargreaves A. Immigration, “race” and ethnicity in contemporary France. London, 1995.
[5]Powell E. The UK and Immigration // «The Salisbury Review», 1998 (Dec.), p.40–43.
[6]Hugo Young. A corrosive national danger in our multicultural model: British Muslims must answer some uncomfortable questions// «The Guardian Tuesday», 2001, November 6.
[7]Hammer T. 1985. European Immigration Policy, Cambridge: Cambridge University Press, p. 33.
[8]Rex J. The Concept of Multi-Cultural Society // «Occasional Papers in Ethnic Relations», 1985,№ 3, Warwick: Center for Research in Ethnic Relations.
[9]Roosens E. Migration and caste formation in Europe: The Belgian case. Ethnic and Racial Studies, 1988, 1(2), p. 207–217.
[10]Europe's centre leans to the right: The Spanish prime minister Jose Maria Aznar shares his political vision in an exclusive interview // «The Guardian». Tuesday. April 30, 2002.
Котельников Виктор Сергеевич, кандидат политических наук, младший научный сотрудник Центра культурологических исследований Института Европы РАН.
Комментарии
Отправить комментарий