На границе Южной Осетии и Грузии
7 августа 2013
Дело происходит в поселке для беженцев (ближайшем к Южной Осетии, под Гори) — таких в Грузии после войны появилось несколько десятков. По предположениям местных жителей, из Южной Осетии за несколько дней до войны и во время августовских событий уехало около трех тысяч грузин.
Сама Нана с семьей до 2008 года жила в осетинском селе Кемерти. В Кемерти жили и осетины, поэтому там было много этнически смешанных семей. У Наны, например, мать — осетинка, поэтому бабушка знает осетинский. Бабушка замечает, что все осетины в ее селе знали грузинский. Больше всего она жалеет о том, что потеряла огород и свой большой дом. В Грузии ей как беженке выделили землю под огород, но участок этот находится очень далеко, ездить туда тяжело.
«Нас выгнали [из Кемерти], мы уехали 10 августа [2008 года], потому что было опасно, — рассказывает она. — Теперь кто нас туда пустит? Все боятся. Мы боимся их, они боятся нас. Поэтому перегородки (забор, который сейчас возводят российские и югоосетинские пограничники — прим. «Ленты.ру») сделали. Обратно нельзя, там Россия (как и почти все грузины, Нана «Россией» называет Южную Осетию), хоть и дом мой остался там». Она говорит «дом», а потом добавляет — «или что от него осталось»: почти все грузинские села на территории Южной Осетии были сожжены и разрушены.
Поселки для грузинских беженцев с типовыми домами — они похожи на коттеджные поселки в Подмосковье, только попроще — появились спустя три-четыре месяца после войны. До этого беженцы из Южной Осетии ютились, в основном, в спортзалах тбилисских школ и детских садов. В каждом таком типовом доме (построен из плит, как конструктор) две комнаты, небольшая кухня, ванная, прихожая, есть водопровод и спутниковая тарелка. Некоторые жители улучшают дома с помощью пристроек.
Додо Курашвили из того же поселка беженцев копит деньги на пристройку второй год. «Купим картошку, лук в мешках — куда это деть? И вообще, комнаты не хватает», — объясняет Додо. Помимо нее в доме живут ее муж, сын, жена сына и двое их детей. Государство выплачивает ей пособие для беженцев — 28 лари в месяц (около 500 рублей).
Додо приехала из села Курта. Ее дома в Осетии тоже больше нет: «Проверила по интернету, ничего не осталось». «Я 5 августа [2008 года] вышла в юбке и блузке, собиралась вернуться, хотела только детей увезти в Гори, но потом уже начались бомбы и танки», — рассказывает Додо, нарезая дольками персики и груши. По ее словам, перестрелки между грузинскими и осетинскими селами начались еще раньше. С обеих сторон стреляли весь июль 2008-го. 23 июля у Додо родился внук: «Помню, что с этого дня все началось быстрее портиться».
Додо родилась в Цхинвали и жила в нем до 22 лет, пока не вышла замуж. «А вообще, грузины в Цхинвали не ходили с 2004 года. Боялись все. Это просто опасно было. Мне кажется, это все Гамсахурдия (Звиад Гамсахурдиа — первый президент Грузии, еще в 1989-м организовал поход на Цхинвали против образования грузинской автономной республики; поход привел к человеческим жертвам — прим. «Ленты.ру») начал, когда решил зайти в Цхинвал».
9 августа 2008 года Додо с семьей уехали в Тбилиси. «Там мы уже не боялись, хотя все говорили, что русские идут. Но в Тбилиси было много людей, руководство, Саакашвили». В конце декабря 2008 года они поселились в поселке для беженцев. В отличие от Наны Беруашвили, бабушки из соседнего дома, Додо не хочет возвращаться в Южную Осетию. «Если есть хоть один шанс, что снова будут стрелять, я туда не поеду. Мои дочки, мои девочки, которым сейчас по 20, выросли, когда с гор стреляли постоянно, они боялись всю жизнь».
* * *
В Гори, родном городе Иосифа Сталина, жизнь идет безмятежно. До поздней ночи в скверах, где подсвечиваются тротуары, медленно прогуливаются или играют в шахматы местные жители. Время от времени попадаются туристы. О том, что в город 11 августа 2008-го заходили российские танки, напоминают только семь портретов грузинских военных, погибших в тот день. Портреты висят неподалеку от здания администрации. Когда я прохожу мимо компании мальчиков лет десяти, сидящих на ступеньках хинкальной, слышу сзади шепот: «Russian man». А потом — «ту-ту-ту-тых», один из них изображает звуки выстрелов.
В сквере подхожу к мужчине, одетому в военную форму, и женщине с седыми прядями в черных волосах. Мужчина рассказывает, что на город 10 августа упали три бомбы — около администрации, на школу и на военный городок. Корреспондентам «Коммерсанта», оказавшимся в Гори во время войны, жители показывали «местную достопримечательность» — «лепешку» из «Жигулей», в которой находились муж с беременной женой, в автомобиль попала ракета.
«Эвакуацию не организовывали, люди сами ушли, когда поняли, что едут русские, — говорит женщина с седыми прядями; она уехала из Гори в южную часть страны 8 августа и вернулась только в конце сентября 2008-го. — По телевизору ведь говорили, что Гори нет, что его русские полностью уничтожили, но разрушения были небольшие. Мой сын вот не уезжал. Но, как увидел танки, убежал. Говорил, они не стреляли, просто стояли неделю рядом с мостом, вели себя нормально».
«Нормальные парни были, — добавляет мужчина в форме. — Мы с ними не общались почти. Они только воду заходили покупать, рублями, правда, расплачивались. Ничего плохого они не делали».
52-летний местный таксист Давид Мерабишвили считает, что делали много плохого: «Русские с осетинами мародерствовали, пока город пустой стоял. Больше половины людей уехали. Машину у знакомого угнали, у меня в дом зашли, вынесли телевизор. У одного человека из церкви из машины вытащили “музыку”». Давид показывает мне места, разрушенные во время российской бомбежки. Недалеко от администрации фонтан, на месте которого, по его словам, была воронка от сброшенной с самолета бомбы (местный полицейский, у которого я спросил про это место, сказал, что о таких разрушениях ничего не знает). Давид подходит к другому зданию: «В этом доме крыши не было. Стреляли сюда, потому что штаб военных на четвертом этаже был». Сейчас в здании — только палатка с фруктами и несколько жилых квартир. «Осетины эти, **** я их, все начали. 1 августа убили трех наших милиционеров, расстреляли машину, недалеко от Цхинвали. Поэтому все пошло, они спровоцировали. Наши пошли туда 7-го, потому что невозможно было уже их терпеть. Такая опасность рядом. Нашим пришлось туда пойти», — злится Мерабишвили.
До войны из Гори в Цхинвали можно было доехать по прямой дороге на маршрутке за двадцать минут. Сейчас никого не пускают, кроме автомобилей «Красного креста». Давид уверен, что меня — с российским паспортом — там пропустят, и мы едем к границе.
* * *
На границе меня, конечно, задерживают, да еще и отбирают паспорт. Трое грузин в бронежилетах и с автоматами М-16 наготове долго расспрашивают, зачем я здесь, как приехал в Грузию, надолго ли еду в Цхинвали. «Мы тебя не пустим на оккупированную территорию, — говорит один из них. — Русские незаконно говорят, что это их земля. А это наша земля». Пока они звонят начальству, один пограничник предлагает мне семечки, другой дает только что сорванный персик. В итоге меня оставляют на пять часов — до приезда кого-то из начальства.
Пограничный пост находится рядом с селом Эргнети, примыкающим к Цхинвали. До города отсюда несколько километров, хорошо видно семиэтажные дома с красными крышами. С этой стороны в первых числах августа 2008-го начался активный обстрел югоосетинской столицы. Через Эргнети до войны можно было без проблем пройти, сейчас здесь установлены бетонные ограждения, обложенные мешками с песком, стоят «Кобры» (бронированные джипы с крупнокалиберным пулеметом на крыше); на одном из заградительных камней по-грузински маркером выведено ჩვენ დავბრუნდებით («Мы вернемся»).
После августовских событий на пограничном пункте до сих пор не восстановили водопровод: воду привозят в цистернах, туалет находится рядом со зданием пограничного пункта в покосившемся домике с прогнившим полом. У работающих здесь пограничников почти нет работы, гости бывают редко, поэтому все они — больше 15-ти человек — выходят на меня посмотреть.
Вскоре меня отводят в сторону от дороги, к нехитро сбитым лавочкам и столику в тени. Дают воду. Двое уехавших десять минут назад пограничников возвращаются и вываливают на столик из карманов пару килограммов лесных орехов. Они хорошо говорят на русском и просят рассказать про олимпиаду в Сочи; спрашивают, насколько сейчас опасно грузину приехать в Москву, появилась ли в России чача. Как только я перестаю есть орехи, они настойчиво говорят: «Кушай!»
«Знаешь, я могу тебе сказать, зачем Путин отправил войска в Гори, — говорит грузин, который вел телефонные переговоры по поводу моей судьбы. — Путин отправил сюда войска, чтобы забрать памятник Сталину». Все смеются, но потом резко замолкают: на пустой дороге раздается скрип, появляется велосипедист. Похож на туриста. Пограничники выходят на дорогу, велосипедист разворачивается. «Вот раньше бы поехал город тот тоже посмотрел, а теперь Путин не пускает, — замечает другой пограничник. — Жили, была дорога, были дома, а теперь ничего».
* * *
Через пять часов на джипе к пограничному пункту приезжает Зураб из полицейского руководства Гори — высокий, лысый, в белом поло; с виду — человек, который не улыбнется никогда. Мне возвращают паспорт. Зураб отказывается назвать свою должность, говорит, что хорошо знает эти места, обещает рассказать, как захватили «оккупанты нашу территорию», и показать «людские трагедии». «Вы с российской или с объективной стороны хотите осветить? У нас тут большая беда происходит, — говорит он. — Россияне ваши ставят колючую проволоку. Многие наши незаконно ее переходят. 70-80 процентов [грузинских перебежчиков] задерживают и увозят в Цхинвал. И мы потом разбираемся долго довольно, заставляют платить штрафы».
Мы с Зурабом подъезжаем к грузинскому селу Дици, в котором только в мае 2013 года поставили забор и повесили колючую проволоку. В центре села, застроенного одноэтажными домами, — пост безопасности и небольшая палатка, из которой торчит грузинский флаг. Солдат с автоматом машет нам рукой. На улицах не видно людей, попадается только мужчина на повозке, запряженной ослом. Сразу, как заканчиваются дома, начинается металлический зеленый забор, установленный осетинами. Он идет вдоль села по полю. За ним табличка с надписью «Республика Южная Осетия».
Полицейский Зураб рассказывает, что еще четыре месяца назад пастухи из Дици без проблем выгуливали здесь скот. Теперь это невозможно, на полях их задерживают осетинские пограничники за пересечение границы. В полукилометре отсюда виднеются российские дзоты. «Никто это [забор] не ломает и не будет ломать, сразу ведь тогда сядут в тюрьму», — говорит Зураб. Мы заходим на «оккупированную территорию» и идем вдоль забора. Скоро он обрывается — еще не успели построить, вырыты только ямы для столбов. На последнем столбе — наклейка «Измени Россию. Начни с Москвы. Навальный».
В Дици попадается много сожженных домов. Полицейский объясняет: «Из Москвы был приказ, оставленные дома — сжечь». У одного из таких домов стоит краснощекий полный мужчина. Он не говорит по-русски, полицейский Зураб переводит. Мужчина рассказывает, что его дом сожгли, живет то там, то сям, власти выделили 15 тысяч долларов на ремонт, но их не хватает. Дом и правда разрушен настолько, что его вряд ли можно восстановить: крыши нет, многие перекрытия разрушены, от лестницы остался только остов, внутри все черное, рядом, от стены к деревянным палкам, растет виноград. Мужчина шутит: «Я все равно чачу приготовлю».
В соседнем грузинском селе Хурвалети к нам присоединяются трое полицейских в бронежилетах и с М-16. Зураб говорит, что здесь один из самых опасных участков границы: «Российские военные часто появляются на этой территории, хватают людей, надевают наручники и увозят». Полицейские то и дело просят остановиться, прислушиваются, проходят вперед, осматривают дома — мы движемся как будто по военной территории. Около одного дома колючая проволока проходит так, что делит его: одна его половина находится в одной стране, вторая — в другой.
В этом же селе Хурвалети, чуть дальше, за колючей проволокой, на территории Южной Осетии, живет 80-летний дедушка Тата Иванишвили. «Мне русские говорят: уходи отсюда, зачем ты здесь? А куда я уйду? Я 80 лет в этом доме. И бабка со мной (в момент разговора она стоит в стороне с лопатой). Ей уже 90. Мой брат тут от горя умер, и тут мы его похоронили, в огороде. Я как заключенный. Я получаю грузинскую пенсию. Продукты мне передают соседи через колючую проволоку. А русские оттуда (показывает на дзот) говорят, что если увидят, как мне еду передают, то увезут меня в Цхинвал».
Незаконно перейти границу — самый быстрый способ попасть в Цхинвали. Но легально попасть из Грузии в Южную Осетию можно только через Северную Осетию и Владикавказ — сделав крюк в 400 километров по горному серпантину. До Тбилиси я легко ловлю машину на дороге — и меня довозят бесплатно. На автовокзале во Владикавказ едет только один осетин. Он называет меня «брат», но просит за дорогу четыре тысячи рублей.
Во время войны югоосетинские власти заявляли, что при бомбардировках погибло больше двух тысяч человек. По данным российского Следственного комитета, погибло 162 мирных жителя Южной Осетии.
У цхинвальца Гамлета во время обстрела погибла мать. Он помнит, как это произошло буквально по минутам.
Гамлет рассказывает, что обстрел начался поздно ночью, в полдвенадцатого. Он с семьей жил на седьмом этаже в панельной многоэтажке, на самом краю Цхинвали, в самом ближайшем районе к грузинскому Гори. Как раздались первые выстрелы, Гамлет вышел на улицу — посмотреть, что происходит. Думал, постреляют и остановятся — как обычно случалось: в последние две недели стреляли каждую ночь, и на окраинах люди почти не спали. Он увидел, что в этот раз все серьезнее — начался обстрел из «Градов». Гамлет предложил своей 85-летней матери спуститься в подвал, но та отказалась.
«Такой грохот — я вот сейчас вспомнил, и не по себе, — рассказывает Гамлет. — Сложно поверить, что так могут стрелять по городу с людьми. Вот такой звук от него: первый раздается — бум, и дальше — бум, бум, бум, бум, бум. И ждешь, когда остановится, и долго каждый раз очень приходилось ждать». Семья спустилась в подвал. Обстрел продолжался всю ночь, несколько раз выглядывали на улицу — город горел. Ближе к утру в подвал забежала заплаканная женщина с шестого этажа. Она сказала, что снаряд попал в седьмой этаж. Гамлет побежал наверх и обнаружил обожженное тело матери на пороге — ее отбросило с кровати. Чуть позже, когда немного стихло, Гамлет позвал соседа, и они перенесли тело на нижний этаж и положили под полки.
Через несколько часов раздался шум моторов. Жители обрадовались, предположив, что приехали русские — их очень ждали. Звонили в Джаву (второй по численности город Южной Осетии, находится выше Цхинвали, на пути в Россию) каждые полчаса — военные обязательно должны были проехать мимо нее, потому что там проходит единственная дорога из Владикавказа в Осетию. На улице Гамлет и другие жители увидели четыре БТРа, горящий танк и «Кобры» с надписью «Police». Гамлет крикнул: «** твою мать, это же не наши!» — и загнал всех обратно в подвал. Следующие сутки жители дома в нем и просидели.
Электричества уже не было. Сидящие в подвале не могли узнать новости ни по радио, ни по телевизору. Гамлет говорит, что тогда в подвале настроение уже описывалось словом «******». «Пехота их в город зашла, и все уверены были, что сейчас они придут и всех поубивают, расстреляют», — говорит Гамлет. Но ближе к четырем утра все заснули, а утром встали — и тишина, никаких выстрелов. Гамлет вместе с соседом отправился за гробом в другой район города. Его «Волга» стояла за домом — у нее выбило стекла, но колеса не пострадали. Ехать было тяжело — дороги завалило шифером, ветками, камнями.
Часов в десять вечера в их подвал зашел мужчина и сказал: «Смывайтесь отсюда, кто может. Через час Цхинвали с землей сровняют». В два часа ночи Гамлет посадил двух сыновей и тещу в автомобиль, и они выехали из города с выключенными фарами. По дороге попадались сожженные автомобили. «А нас предупредили в прошлый день: все автомобили на дороге грузины сжигают, чтобы никто не уехал», — объясняет Гамлет. Через несколько километров, около Джавы, он увидел российских миротворцев, идущих из города. Они спросили, где ближайший родник. Затем увидел вторую группу миротворцев — и тоже подсказал, где вода. Спустя полчаса дорогу ему преградили три российских танка, но они быстро развернулись и уехали. Двумя километрами дальше Гамлет увидел российские войска, которые выезжали из Рокского тоннеля — единственной дороги из России в Южную Осетию.
В Джаве Гамлет подхватил брата; все вместе они поехали обратно в Цхинвали. Отправились в морг, куда забрали тело их матери. Там, говорит Гамлет, тела лежали штабелями. Гробов не хватало. Одну женщину с двумя детьми положили в большую коробку для продуктов.
* * *
8 августа 2008 года перестрелки между грузинской и осетинской пехотой происходили по всему городу. Один из осетинских военных, служивших тогда в городе, рассказал мне: «Мы прятались, как все, почти никакого сопротивления не оказывали, стреляли из автоматов по танкам, но кое-как два все-таки подбили».
Бои шли также возле Научно-исследовательского института Южной Осетии. Стена у главного входа в здание до сих пор в огромных дырах. Напротив входа беседуют, заложив руки за спины, трое взрослых мужчин. Они оказываются сотрудниками НИИ.
80-летний Виктор Техов заведует в нем отделом экономики, последний доклад сделал на тему «Продовольственная безопасность — важнейший фактор безопасности РЮО» (Республика Южная Осетия). «Крыши у нас вообще не было, но ее отремонтировали, — рассказывает Техов. — Окон не было, их поставили. А на большее не хватило у них средств. Сейчас обещают все доделать. Была проверка, [председатель Счетной палаты Российской Федерации Сергей] Степашин приезжал — выявили хищения и разбазаривания». Он рассказывает, что в НИИ проводятся исследования осетинского языка, литературы, истории, экономики. Во время боевых действий осетинские военные заняли верхние этажи НИИ и оттуда отстреливались, поэтому здание сильно пострадало. Техов говорит, что занимается поиском «выхода для республики из бедности». Сейчас бюджет наполняется с помощью подоходного налога и таможни. Во время войны пропала почти вся сельскохозяйственная техника, поэтому вместо прежних 18 тысяч гектар теперь обрабатывается только полторы тысячи. «Зато мы защитили наши границы и остались в тех пределах, в которых наша автономная область была в составе Грузии, — говорит Техов. — И мы их теперь грузинам не уступим ни на метр».
Его друг — Анатолий Албуров — пенсионер, иногда подрабатывает в НИИ охранником; он сам стрелял в грузин из винтовки, которая была у него дома. «Грузины — трусы! — почти кричит он. — Бежали, как увидели русских. В трусиках бежали, чтобы думали, что они не стреляли ни в кого, но мы все подобрали, и теперь у наших ребят столько легковых машин хороших!» Албуров прогуливается со мной до городской достопримечательности — башни от грузинского танка, которая пролетела 30 метров, когда ее якобы подбил из гранатомета командующий армией Баранкевич. Сейчас она воткнута в землю и вычищена почти до блеска. «Если бы еще десять часов хотя бы грузины оставались в городе, никого бы не осталось. У них даже операция называлась “чистое поле”. Поэтому уже и простые люди вышли с оружием — нужно было дать время российским войскам доехать», — рассказывает Албуров.
* * *
Смотрительница государственного музея Южной Осетии Фатима Дряева показывает карту Южной Осетии XIX века. «Теперь границы примерно так и проходят. И так нужно», — подчеркивает она. Фатима показывает на карте грузинские села чуть выше Цхинвали — Курта, Ачабети. По ее словам, эти села и их грузинские жители больше всего портили жизнь цхинвальцам — «были фашистски настроены». Они часто перекрывали дорогу, эти села приходилось объезжать по тяжелой горной дороге. «Сейчас всем этим грузинам, которые мучили нас и выполняли такую задачу, дали в Грузии отличные дома в прекрасных равнинных местах недалеко от Тбилиси». Фатима уверена, что грузины знали о том, что будет нападение — все ушли 5 августа 2008-го. «Им просто пообещали, что всех жителей тут перестреляют, и они смогут вернуться домой. Благо, так не получилось».
Фатима утверждает, что город обстреливали в любое время в течение месяца до войны. 2 августа 2008 года она пошла пломбировать зуб ребенку и увидела, что город «пустой до жути». Она решила уехать во Владикавказ, при этом надеясь, что войны не случится. Утром 8 августа включила телевизор и увидела надпись «Началась война в Южной Осетии». В Цхинвали у нее остался муж и другие родственники. «Связь была только 8-го утром. Потом все пропало. И было несколько дней неизвестности, что самое жуткое. Это был ад». Музей пострадал только снаружи. «В плане воровства и хищений все пропало еще в первую войну [1991-1992 годов], золото, серебро, иконы были украдены еще тогда».
* * *
Грузинские войска начинали наступление со стратегических высот вокруг Цхинвали — сел Приси и Хетагурово.
В Приси живет не больше ста человек. Днем в пятницу почти никого в селе нет. Рядом с ручьем бабушка перебирает перезрелый горох. Она не говорит по-русски. Улыбается и показывает в сторону двух девочек. 13-летние Вика и Альбина бегают с гусями и слушают с мобильного осетинский рэп. Они не помнят ничего, кроме грохота, я прошу их перевести разговор с бабушкой. Оказывается, она не уезжала из села. Вика переводит: «Было страшно, безвыходно, как всегда во время войны. Прибежал ночью 7-го к ней мужчина. Сказал, что идут грузины и стреляют. Через некоторое время они правда пришли и просто зашли мимо нее в ее дом. Взяли вещи, даже кровать и еду. И ушли дальше».
В Хетагурово больше напоминаний о боевых действиях. На одном доме выведено «Россия с нами» и нарисованы цветы. При въезде в село стоит сожженный и расстрелянный насквозь грузовик. Около него выгуливает теленка Мурат Джигоев. «Моего соседа убило осколком в первые минуты, — говорит он. — Упала бомба на дом и что-то отлетело в него, когда он сидел на лавочке. А в доме, в который попала бомба, женщина сгорела. Мой дом полностью разрушили три снаряда. Теперь уже новый построил. Меня там не было, потому что мы всем селом тушили пожар в другом доме. Потом вошли танки и войска. В Цхинвали они шли через наше село, тут полтора километра до грузинского села Эвневи. Они не воровали. Воровали только наши, осетины, когда никого уже тут не было. Грузин мой шифоньер, что ли, понесет? Зачем это надо? Только вытащили из домов на чем спать и легли на улице. А 10-го пришли русские и выгнали их. А мы дальше живем».
* * *
Гамлет выходит из «Волги», к крыше которой пять лет назад привязывал гроб, чтобы похоронить свою мать, и идет к роднику. К нему он 10 августа 2008 года отправлял российских миротворцев, у которых не было воды. Три часа ночи, на небе много звезд, машин на дороге нет, впереди Рокский тоннель, позади плато, на котором днем в хорошую погоду можно разглядеть и Цхинвали, и Гори. «Вроде спокойнее стало, но что-то не так, может, правительство не то? — Гамлет смотрит в темноту. — Может, мы сделали ошибку?»
Если оглянуться — лучше всего отсюда, от родника — видно, как горят красным светом огоньки российских военных баз.
Возможно, это было ошибкой
Что сейчас происходит на границе Южной Осетии и Грузии: репортаж «Ленты.ру»
Фото: Даниил Туровский / «Лента.ру»
Пять лет назад, в ночь на 8 августа 2008
года, грузинские войска начали бомбардировку столицы Южной Осетии —
города Цхинвали. Артиллерийской атаке предшествовали постоянные
перестрелки в близлежащих селах. Конфликт стремительно перерос в
пятидневную войну между Грузией и Россией: грузинские войска на день
заняли Цхинвали, пока их не выбили из города передовые части 58-й армии,
подошедшие из Владикавказа. По данным Следственного комитета России, во
время августовских событий 2008-го погибли 162 жителя Южной Осетии и 54
российских военных, еще один пропал без вести. Со стороны Грузии, по
некоторым данным, погибло до 397 человек — 228 гражданских и 169 военных
(смерть 62 человек из этого числа не была подтверждена официально). От
трех до 12 тысяч грузин уехали из Южной Осетии и теперь живут в поселках
для беженцев.
Сейчас российские и югоосетинские пограничники заканчивают возведение
забора на границе с Грузией — там, где, по мнению осетин, проходила
граница автономной области до 1991 года. Возведение забора вызывает
новые мелкие конфликты: грузинским пастухам запрещают выгуливать скот на
полях, граница делит некоторые дома пополам. «Лента.ру» проехала по
местам боевых действий и посмотрела, что сейчас происходит в зоне
конфликта.Поселок беженцев — Гори — Пограничный пункт в Эргнети — Грузинские села
«Вот бы вернуться, я даже готова письмо Путину написать, но попасть к моему дому, к моему огороду», — говорит Нана Беруашвили, седая бабушка 83-х лет в мешковатом черном халате; не прерывая беседы, она развешивает на веревке белье. Рядом бегает ее внук — семилетний Бадри. Он совсем не понимает по-русски, много улыбается; показывает рукой на бабушку, а потом поднимает большой палец — Нана как раз достала из корзины его шорты с «Человеком-пауком».Дело происходит в поселке для беженцев (ближайшем к Южной Осетии, под Гори) — таких в Грузии после войны появилось несколько десятков. По предположениям местных жителей, из Южной Осетии за несколько дней до войны и во время августовских событий уехало около трех тысяч грузин.
Сама Нана с семьей до 2008 года жила в осетинском селе Кемерти. В Кемерти жили и осетины, поэтому там было много этнически смешанных семей. У Наны, например, мать — осетинка, поэтому бабушка знает осетинский. Бабушка замечает, что все осетины в ее селе знали грузинский. Больше всего она жалеет о том, что потеряла огород и свой большой дом. В Грузии ей как беженке выделили землю под огород, но участок этот находится очень далеко, ездить туда тяжело.
«Нас выгнали [из Кемерти], мы уехали 10 августа [2008 года], потому что было опасно, — рассказывает она. — Теперь кто нас туда пустит? Все боятся. Мы боимся их, они боятся нас. Поэтому перегородки (забор, который сейчас возводят российские и югоосетинские пограничники — прим. «Ленты.ру») сделали. Обратно нельзя, там Россия (как и почти все грузины, Нана «Россией» называет Южную Осетию), хоть и дом мой остался там». Она говорит «дом», а потом добавляет — «или что от него осталось»: почти все грузинские села на территории Южной Осетии были сожжены и разрушены.
Поселки для грузинских беженцев с типовыми домами — они похожи на коттеджные поселки в Подмосковье, только попроще — появились спустя три-четыре месяца после войны. До этого беженцы из Южной Осетии ютились, в основном, в спортзалах тбилисских школ и детских садов. В каждом таком типовом доме (построен из плит, как конструктор) две комнаты, небольшая кухня, ванная, прихожая, есть водопровод и спутниковая тарелка. Некоторые жители улучшают дома с помощью пристроек.
Додо Курашвили из того же поселка беженцев копит деньги на пристройку второй год. «Купим картошку, лук в мешках — куда это деть? И вообще, комнаты не хватает», — объясняет Додо. Помимо нее в доме живут ее муж, сын, жена сына и двое их детей. Государство выплачивает ей пособие для беженцев — 28 лари в месяц (около 500 рублей).
Додо приехала из села Курта. Ее дома в Осетии тоже больше нет: «Проверила по интернету, ничего не осталось». «Я 5 августа [2008 года] вышла в юбке и блузке, собиралась вернуться, хотела только детей увезти в Гори, но потом уже начались бомбы и танки», — рассказывает Додо, нарезая дольками персики и груши. По ее словам, перестрелки между грузинскими и осетинскими селами начались еще раньше. С обеих сторон стреляли весь июль 2008-го. 23 июля у Додо родился внук: «Помню, что с этого дня все началось быстрее портиться».
Додо родилась в Цхинвали и жила в нем до 22 лет, пока не вышла замуж. «А вообще, грузины в Цхинвали не ходили с 2004 года. Боялись все. Это просто опасно было. Мне кажется, это все Гамсахурдия (Звиад Гамсахурдиа — первый президент Грузии, еще в 1989-м организовал поход на Цхинвали против образования грузинской автономной республики; поход привел к человеческим жертвам — прим. «Ленты.ру») начал, когда решил зайти в Цхинвал».
9 августа 2008 года Додо с семьей уехали в Тбилиси. «Там мы уже не боялись, хотя все говорили, что русские идут. Но в Тбилиси было много людей, руководство, Саакашвили». В конце декабря 2008 года они поселились в поселке для беженцев. В отличие от Наны Беруашвили, бабушки из соседнего дома, Додо не хочет возвращаться в Южную Осетию. «Если есть хоть один шанс, что снова будут стрелять, я туда не поеду. Мои дочки, мои девочки, которым сейчас по 20, выросли, когда с гор стреляли постоянно, они боялись всю жизнь».
* * *
В Гори, родном городе Иосифа Сталина, жизнь идет безмятежно. До поздней ночи в скверах, где подсвечиваются тротуары, медленно прогуливаются или играют в шахматы местные жители. Время от времени попадаются туристы. О том, что в город 11 августа 2008-го заходили российские танки, напоминают только семь портретов грузинских военных, погибших в тот день. Портреты висят неподалеку от здания администрации. Когда я прохожу мимо компании мальчиков лет десяти, сидящих на ступеньках хинкальной, слышу сзади шепот: «Russian man». А потом — «ту-ту-ту-тых», один из них изображает звуки выстрелов.
В сквере подхожу к мужчине, одетому в военную форму, и женщине с седыми прядями в черных волосах. Мужчина рассказывает, что на город 10 августа упали три бомбы — около администрации, на школу и на военный городок. Корреспондентам «Коммерсанта», оказавшимся в Гори во время войны, жители показывали «местную достопримечательность» — «лепешку» из «Жигулей», в которой находились муж с беременной женой, в автомобиль попала ракета.
«Эвакуацию не организовывали, люди сами ушли, когда поняли, что едут русские, — говорит женщина с седыми прядями; она уехала из Гори в южную часть страны 8 августа и вернулась только в конце сентября 2008-го. — По телевизору ведь говорили, что Гори нет, что его русские полностью уничтожили, но разрушения были небольшие. Мой сын вот не уезжал. Но, как увидел танки, убежал. Говорил, они не стреляли, просто стояли неделю рядом с мостом, вели себя нормально».
«Нормальные парни были, — добавляет мужчина в форме. — Мы с ними не общались почти. Они только воду заходили покупать, рублями, правда, расплачивались. Ничего плохого они не делали».
52-летний местный таксист Давид Мерабишвили считает, что делали много плохого: «Русские с осетинами мародерствовали, пока город пустой стоял. Больше половины людей уехали. Машину у знакомого угнали, у меня в дом зашли, вынесли телевизор. У одного человека из церкви из машины вытащили “музыку”». Давид показывает мне места, разрушенные во время российской бомбежки. Недалеко от администрации фонтан, на месте которого, по его словам, была воронка от сброшенной с самолета бомбы (местный полицейский, у которого я спросил про это место, сказал, что о таких разрушениях ничего не знает). Давид подходит к другому зданию: «В этом доме крыши не было. Стреляли сюда, потому что штаб военных на четвертом этаже был». Сейчас в здании — только палатка с фруктами и несколько жилых квартир. «Осетины эти, **** я их, все начали. 1 августа убили трех наших милиционеров, расстреляли машину, недалеко от Цхинвали. Поэтому все пошло, они спровоцировали. Наши пошли туда 7-го, потому что невозможно было уже их терпеть. Такая опасность рядом. Нашим пришлось туда пойти», — злится Мерабишвили.
До войны из Гори в Цхинвали можно было доехать по прямой дороге на маршрутке за двадцать минут. Сейчас никого не пускают, кроме автомобилей «Красного креста». Давид уверен, что меня — с российским паспортом — там пропустят, и мы едем к границе.
* * *
На границе меня, конечно, задерживают, да еще и отбирают паспорт. Трое грузин в бронежилетах и с автоматами М-16 наготове долго расспрашивают, зачем я здесь, как приехал в Грузию, надолго ли еду в Цхинвали. «Мы тебя не пустим на оккупированную территорию, — говорит один из них. — Русские незаконно говорят, что это их земля. А это наша земля». Пока они звонят начальству, один пограничник предлагает мне семечки, другой дает только что сорванный персик. В итоге меня оставляют на пять часов — до приезда кого-то из начальства.
Пограничный пост находится рядом с селом Эргнети, примыкающим к Цхинвали. До города отсюда несколько километров, хорошо видно семиэтажные дома с красными крышами. С этой стороны в первых числах августа 2008-го начался активный обстрел югоосетинской столицы. Через Эргнети до войны можно было без проблем пройти, сейчас здесь установлены бетонные ограждения, обложенные мешками с песком, стоят «Кобры» (бронированные джипы с крупнокалиберным пулеметом на крыше); на одном из заградительных камней по-грузински маркером выведено ჩვენ დავბრუნდებით («Мы вернемся»).
После августовских событий на пограничном пункте до сих пор не восстановили водопровод: воду привозят в цистернах, туалет находится рядом со зданием пограничного пункта в покосившемся домике с прогнившим полом. У работающих здесь пограничников почти нет работы, гости бывают редко, поэтому все они — больше 15-ти человек — выходят на меня посмотреть.
Вскоре меня отводят в сторону от дороги, к нехитро сбитым лавочкам и столику в тени. Дают воду. Двое уехавших десять минут назад пограничников возвращаются и вываливают на столик из карманов пару килограммов лесных орехов. Они хорошо говорят на русском и просят рассказать про олимпиаду в Сочи; спрашивают, насколько сейчас опасно грузину приехать в Москву, появилась ли в России чача. Как только я перестаю есть орехи, они настойчиво говорят: «Кушай!»
«Знаешь, я могу тебе сказать, зачем Путин отправил войска в Гори, — говорит грузин, который вел телефонные переговоры по поводу моей судьбы. — Путин отправил сюда войска, чтобы забрать памятник Сталину». Все смеются, но потом резко замолкают: на пустой дороге раздается скрип, появляется велосипедист. Похож на туриста. Пограничники выходят на дорогу, велосипедист разворачивается. «Вот раньше бы поехал город тот тоже посмотрел, а теперь Путин не пускает, — замечает другой пограничник. — Жили, была дорога, были дома, а теперь ничего».
* * *
Через пять часов на джипе к пограничному пункту приезжает Зураб из полицейского руководства Гори — высокий, лысый, в белом поло; с виду — человек, который не улыбнется никогда. Мне возвращают паспорт. Зураб отказывается назвать свою должность, говорит, что хорошо знает эти места, обещает рассказать, как захватили «оккупанты нашу территорию», и показать «людские трагедии». «Вы с российской или с объективной стороны хотите осветить? У нас тут большая беда происходит, — говорит он. — Россияне ваши ставят колючую проволоку. Многие наши незаконно ее переходят. 70-80 процентов [грузинских перебежчиков] задерживают и увозят в Цхинвал. И мы потом разбираемся долго довольно, заставляют платить штрафы».
Мы с Зурабом подъезжаем к грузинскому селу Дици, в котором только в мае 2013 года поставили забор и повесили колючую проволоку. В центре села, застроенного одноэтажными домами, — пост безопасности и небольшая палатка, из которой торчит грузинский флаг. Солдат с автоматом машет нам рукой. На улицах не видно людей, попадается только мужчина на повозке, запряженной ослом. Сразу, как заканчиваются дома, начинается металлический зеленый забор, установленный осетинами. Он идет вдоль села по полю. За ним табличка с надписью «Республика Южная Осетия».
Полицейский Зураб рассказывает, что еще четыре месяца назад пастухи из Дици без проблем выгуливали здесь скот. Теперь это невозможно, на полях их задерживают осетинские пограничники за пересечение границы. В полукилометре отсюда виднеются российские дзоты. «Никто это [забор] не ломает и не будет ломать, сразу ведь тогда сядут в тюрьму», — говорит Зураб. Мы заходим на «оккупированную территорию» и идем вдоль забора. Скоро он обрывается — еще не успели построить, вырыты только ямы для столбов. На последнем столбе — наклейка «Измени Россию. Начни с Москвы. Навальный».
В Дици попадается много сожженных домов. Полицейский объясняет: «Из Москвы был приказ, оставленные дома — сжечь». У одного из таких домов стоит краснощекий полный мужчина. Он не говорит по-русски, полицейский Зураб переводит. Мужчина рассказывает, что его дом сожгли, живет то там, то сям, власти выделили 15 тысяч долларов на ремонт, но их не хватает. Дом и правда разрушен настолько, что его вряд ли можно восстановить: крыши нет, многие перекрытия разрушены, от лестницы остался только остов, внутри все черное, рядом, от стены к деревянным палкам, растет виноград. Мужчина шутит: «Я все равно чачу приготовлю».
В соседнем грузинском селе Хурвалети к нам присоединяются трое полицейских в бронежилетах и с М-16. Зураб говорит, что здесь один из самых опасных участков границы: «Российские военные часто появляются на этой территории, хватают людей, надевают наручники и увозят». Полицейские то и дело просят остановиться, прислушиваются, проходят вперед, осматривают дома — мы движемся как будто по военной территории. Около одного дома колючая проволока проходит так, что делит его: одна его половина находится в одной стране, вторая — в другой.
В этом же селе Хурвалети, чуть дальше, за колючей проволокой, на территории Южной Осетии, живет 80-летний дедушка Тата Иванишвили. «Мне русские говорят: уходи отсюда, зачем ты здесь? А куда я уйду? Я 80 лет в этом доме. И бабка со мной (в момент разговора она стоит в стороне с лопатой). Ей уже 90. Мой брат тут от горя умер, и тут мы его похоронили, в огороде. Я как заключенный. Я получаю грузинскую пенсию. Продукты мне передают соседи через колючую проволоку. А русские оттуда (показывает на дзот) говорят, что если увидят, как мне еду передают, то увезут меня в Цхинвал».
Незаконно перейти границу — самый быстрый способ попасть в Цхинвали. Но легально попасть из Грузии в Южную Осетию можно только через Северную Осетию и Владикавказ — сделав крюк в 400 километров по горному серпантину. До Тбилиси я легко ловлю машину на дороге — и меня довозят бесплатно. На автовокзале во Владикавказ едет только один осетин. Он называет меня «брат», но просит за дорогу четыре тысячи рублей.
Цхинвали — Осетинские села — Рокский тоннель
Цхинвали не выглядит, как город, переживший артиллерийскую атаку и бои на улицах пять лет назад. В том смысле, что кажется — это было вчера. В большинстве домов — дыры от осколков, часто попадаются разрушенные и брошенные здания. Много железных ограждений и ворот, изрешеченных пулями. На окраинах в домах остались дыры от танковых снарядов — некоторые жители такие попадания заделывают кирпичом, иные просто приколачивают деревянную дверь. По улицам ходят югоосетинские военные — в разной форме, с разным оружием; они выглядят как партизаны. Телефонная связь не восстановлена, из мобильных операторов ловит только «Мегафон».Во время войны югоосетинские власти заявляли, что при бомбардировках погибло больше двух тысяч человек. По данным российского Следственного комитета, погибло 162 мирных жителя Южной Осетии.
У цхинвальца Гамлета во время обстрела погибла мать. Он помнит, как это произошло буквально по минутам.
Гамлет рассказывает, что обстрел начался поздно ночью, в полдвенадцатого. Он с семьей жил на седьмом этаже в панельной многоэтажке, на самом краю Цхинвали, в самом ближайшем районе к грузинскому Гори. Как раздались первые выстрелы, Гамлет вышел на улицу — посмотреть, что происходит. Думал, постреляют и остановятся — как обычно случалось: в последние две недели стреляли каждую ночь, и на окраинах люди почти не спали. Он увидел, что в этот раз все серьезнее — начался обстрел из «Градов». Гамлет предложил своей 85-летней матери спуститься в подвал, но та отказалась.
«Такой грохот — я вот сейчас вспомнил, и не по себе, — рассказывает Гамлет. — Сложно поверить, что так могут стрелять по городу с людьми. Вот такой звук от него: первый раздается — бум, и дальше — бум, бум, бум, бум, бум. И ждешь, когда остановится, и долго каждый раз очень приходилось ждать». Семья спустилась в подвал. Обстрел продолжался всю ночь, несколько раз выглядывали на улицу — город горел. Ближе к утру в подвал забежала заплаканная женщина с шестого этажа. Она сказала, что снаряд попал в седьмой этаж. Гамлет побежал наверх и обнаружил обожженное тело матери на пороге — ее отбросило с кровати. Чуть позже, когда немного стихло, Гамлет позвал соседа, и они перенесли тело на нижний этаж и положили под полки.
Через несколько часов раздался шум моторов. Жители обрадовались, предположив, что приехали русские — их очень ждали. Звонили в Джаву (второй по численности город Южной Осетии, находится выше Цхинвали, на пути в Россию) каждые полчаса — военные обязательно должны были проехать мимо нее, потому что там проходит единственная дорога из Владикавказа в Осетию. На улице Гамлет и другие жители увидели четыре БТРа, горящий танк и «Кобры» с надписью «Police». Гамлет крикнул: «** твою мать, это же не наши!» — и загнал всех обратно в подвал. Следующие сутки жители дома в нем и просидели.
Электричества уже не было. Сидящие в подвале не могли узнать новости ни по радио, ни по телевизору. Гамлет говорит, что тогда в подвале настроение уже описывалось словом «******». «Пехота их в город зашла, и все уверены были, что сейчас они придут и всех поубивают, расстреляют», — говорит Гамлет. Но ближе к четырем утра все заснули, а утром встали — и тишина, никаких выстрелов. Гамлет вместе с соседом отправился за гробом в другой район города. Его «Волга» стояла за домом — у нее выбило стекла, но колеса не пострадали. Ехать было тяжело — дороги завалило шифером, ветками, камнями.
Часов в десять вечера в их подвал зашел мужчина и сказал: «Смывайтесь отсюда, кто может. Через час Цхинвали с землей сровняют». В два часа ночи Гамлет посадил двух сыновей и тещу в автомобиль, и они выехали из города с выключенными фарами. По дороге попадались сожженные автомобили. «А нас предупредили в прошлый день: все автомобили на дороге грузины сжигают, чтобы никто не уехал», — объясняет Гамлет. Через несколько километров, около Джавы, он увидел российских миротворцев, идущих из города. Они спросили, где ближайший родник. Затем увидел вторую группу миротворцев — и тоже подсказал, где вода. Спустя полчаса дорогу ему преградили три российских танка, но они быстро развернулись и уехали. Двумя километрами дальше Гамлет увидел российские войска, которые выезжали из Рокского тоннеля — единственной дороги из России в Южную Осетию.
В Джаве Гамлет подхватил брата; все вместе они поехали обратно в Цхинвали. Отправились в морг, куда забрали тело их матери. Там, говорит Гамлет, тела лежали штабелями. Гробов не хватало. Одну женщину с двумя детьми положили в большую коробку для продуктов.
* * *
8 августа 2008 года перестрелки между грузинской и осетинской пехотой происходили по всему городу. Один из осетинских военных, служивших тогда в городе, рассказал мне: «Мы прятались, как все, почти никакого сопротивления не оказывали, стреляли из автоматов по танкам, но кое-как два все-таки подбили».
Бои шли также возле Научно-исследовательского института Южной Осетии. Стена у главного входа в здание до сих пор в огромных дырах. Напротив входа беседуют, заложив руки за спины, трое взрослых мужчин. Они оказываются сотрудниками НИИ.
80-летний Виктор Техов заведует в нем отделом экономики, последний доклад сделал на тему «Продовольственная безопасность — важнейший фактор безопасности РЮО» (Республика Южная Осетия). «Крыши у нас вообще не было, но ее отремонтировали, — рассказывает Техов. — Окон не было, их поставили. А на большее не хватило у них средств. Сейчас обещают все доделать. Была проверка, [председатель Счетной палаты Российской Федерации Сергей] Степашин приезжал — выявили хищения и разбазаривания». Он рассказывает, что в НИИ проводятся исследования осетинского языка, литературы, истории, экономики. Во время боевых действий осетинские военные заняли верхние этажи НИИ и оттуда отстреливались, поэтому здание сильно пострадало. Техов говорит, что занимается поиском «выхода для республики из бедности». Сейчас бюджет наполняется с помощью подоходного налога и таможни. Во время войны пропала почти вся сельскохозяйственная техника, поэтому вместо прежних 18 тысяч гектар теперь обрабатывается только полторы тысячи. «Зато мы защитили наши границы и остались в тех пределах, в которых наша автономная область была в составе Грузии, — говорит Техов. — И мы их теперь грузинам не уступим ни на метр».
Его друг — Анатолий Албуров — пенсионер, иногда подрабатывает в НИИ охранником; он сам стрелял в грузин из винтовки, которая была у него дома. «Грузины — трусы! — почти кричит он. — Бежали, как увидели русских. В трусиках бежали, чтобы думали, что они не стреляли ни в кого, но мы все подобрали, и теперь у наших ребят столько легковых машин хороших!» Албуров прогуливается со мной до городской достопримечательности — башни от грузинского танка, которая пролетела 30 метров, когда ее якобы подбил из гранатомета командующий армией Баранкевич. Сейчас она воткнута в землю и вычищена почти до блеска. «Если бы еще десять часов хотя бы грузины оставались в городе, никого бы не осталось. У них даже операция называлась “чистое поле”. Поэтому уже и простые люди вышли с оружием — нужно было дать время российским войскам доехать», — рассказывает Албуров.
* * *
Смотрительница государственного музея Южной Осетии Фатима Дряева показывает карту Южной Осетии XIX века. «Теперь границы примерно так и проходят. И так нужно», — подчеркивает она. Фатима показывает на карте грузинские села чуть выше Цхинвали — Курта, Ачабети. По ее словам, эти села и их грузинские жители больше всего портили жизнь цхинвальцам — «были фашистски настроены». Они часто перекрывали дорогу, эти села приходилось объезжать по тяжелой горной дороге. «Сейчас всем этим грузинам, которые мучили нас и выполняли такую задачу, дали в Грузии отличные дома в прекрасных равнинных местах недалеко от Тбилиси». Фатима уверена, что грузины знали о том, что будет нападение — все ушли 5 августа 2008-го. «Им просто пообещали, что всех жителей тут перестреляют, и они смогут вернуться домой. Благо, так не получилось».
Фатима утверждает, что город обстреливали в любое время в течение месяца до войны. 2 августа 2008 года она пошла пломбировать зуб ребенку и увидела, что город «пустой до жути». Она решила уехать во Владикавказ, при этом надеясь, что войны не случится. Утром 8 августа включила телевизор и увидела надпись «Началась война в Южной Осетии». В Цхинвали у нее остался муж и другие родственники. «Связь была только 8-го утром. Потом все пропало. И было несколько дней неизвестности, что самое жуткое. Это был ад». Музей пострадал только снаружи. «В плане воровства и хищений все пропало еще в первую войну [1991-1992 годов], золото, серебро, иконы были украдены еще тогда».
* * *
Грузинские войска начинали наступление со стратегических высот вокруг Цхинвали — сел Приси и Хетагурово.
В Приси живет не больше ста человек. Днем в пятницу почти никого в селе нет. Рядом с ручьем бабушка перебирает перезрелый горох. Она не говорит по-русски. Улыбается и показывает в сторону двух девочек. 13-летние Вика и Альбина бегают с гусями и слушают с мобильного осетинский рэп. Они не помнят ничего, кроме грохота, я прошу их перевести разговор с бабушкой. Оказывается, она не уезжала из села. Вика переводит: «Было страшно, безвыходно, как всегда во время войны. Прибежал ночью 7-го к ней мужчина. Сказал, что идут грузины и стреляют. Через некоторое время они правда пришли и просто зашли мимо нее в ее дом. Взяли вещи, даже кровать и еду. И ушли дальше».
В Хетагурово больше напоминаний о боевых действиях. На одном доме выведено «Россия с нами» и нарисованы цветы. При въезде в село стоит сожженный и расстрелянный насквозь грузовик. Около него выгуливает теленка Мурат Джигоев. «Моего соседа убило осколком в первые минуты, — говорит он. — Упала бомба на дом и что-то отлетело в него, когда он сидел на лавочке. А в доме, в который попала бомба, женщина сгорела. Мой дом полностью разрушили три снаряда. Теперь уже новый построил. Меня там не было, потому что мы всем селом тушили пожар в другом доме. Потом вошли танки и войска. В Цхинвали они шли через наше село, тут полтора километра до грузинского села Эвневи. Они не воровали. Воровали только наши, осетины, когда никого уже тут не было. Грузин мой шифоньер, что ли, понесет? Зачем это надо? Только вытащили из домов на чем спать и легли на улице. А 10-го пришли русские и выгнали их. А мы дальше живем».
* * *
Гамлет выходит из «Волги», к крыше которой пять лет назад привязывал гроб, чтобы похоронить свою мать, и идет к роднику. К нему он 10 августа 2008 года отправлял российских миротворцев, у которых не было воды. Три часа ночи, на небе много звезд, машин на дороге нет, впереди Рокский тоннель, позади плато, на котором днем в хорошую погоду можно разглядеть и Цхинвали, и Гори. «Вроде спокойнее стало, но что-то не так, может, правительство не то? — Гамлет смотрит в темноту. — Может, мы сделали ошибку?»
Если оглянуться — лучше всего отсюда, от родника — видно, как горят красным светом огоньки российских военных баз.
Комментарии
Отправить комментарий